Назавтра в полдень мы сошли с поезда на вокзале в Девиле. Девиль и Тревиль - два городка-близнеца на атлантическом побережье недалеко от Гавра. Через Ла-Манш Англия. Двух-трехэтажные разноцветные домики, курорт, но сейчас не сезон, море еще холодное, Атлантика - не Средиземноморье. В устье реки замерли у причалов десятки катеров, барок, прогулочных яхт, терпеливо ждущих туристов, которые нагрянут с наступлением тепла. Пока же Девиль безлюден. Мы бредем по тихим улочкам, время от времени справляясь с планом города, который купили на вокзале. Наконец мы у цели: Авеню Монпарнас 15. Небольшой дом, внизу магазин: сувениры под антиквариат, морские раковины, кристаллы горного хрусталя, забавные безделушки.

- Что желают мадам, месье? - обращается к нам пожилая дама, которую, мне показалось, я где-то видел.

- Мы хотели бы видеть мадам Бертран, - ответил я.

- Она перед вами, - произнесла женщина, и тогда я понял, что в лице Мишеля отпечатались ее черты.

- Мадам, нам нужно серьезно поговорить, - пробормотал я, не зная еще, как вести этот разговор.

Она вопросительно взглянула на меня.

- Речь о Мишеле, - дрогнувшим голосом добавил я, встретившись с ней взглядом. "А ведь она, кажется, поняла, что случилось непоправимое", - пронеслось в голове.

- Прошу, - тихо указала она на дверь. Мы прошли внутрь дома, не зная, что покинем его лишь поздно вечером.

Мадам Бертран провожала нас. Ее глаза, как и глаза моей спутницы, были промыты слезами. Рассказывая матери Мишеля о драматических событиях, мы как бы пережили их заново. И все же чувствовалось облегчение: будто кто-то подставил еще одно плечо под груз, который несли с Адиль вдвоем. Мне еле удалось уговорить мадам Бертран взять денег. Она согласилась принять их лишь для благотворительных пожертвований в память о Мишеле.

На обратном пути в поезде Адиль была грустна, задумчива, погружена в себя, я почувствовал, что в ее душе происходит какая-то внутренняя борьба, вызревает какое-то важное решение. Я не теребил ее, часто курил, читал журналы, смотрел на проносящиеся за окном вагона россыпи пристанционных огней. Порой в голову приходил вопрос: "А что дальше?" Но я отгонял его, деньги еще оставались, и мне казалось, что ответ на него придет сам собой. В Париж мы вернулись за полночь.

В отеле, когда Адиль вышла из ванны, и шоколадка ее тела соблазнительно просвечивала сквозь пеньюар, я устремился к ней. Она, положив мне на плечи руки, сказала: "Сэрж, нам надо поговорить".

- Потом, потом, Адиль!

- Нет, не потом, - возразила она.

- Ну что ж, я готов, - вынужденно согласился я.

- Сэрж, я приняла решение уехать, - пытаясь быть твердой, произнесла она, и я почувствовал, как трудно ей это дается.

- Послезавтра самолет через Марсель и Алжир в Таманрассет, я заказываю билет.

Я обнял Адиль. Ее голова поникла на моем плече. Я что-то сумбурно говорил, доказывал. Адиль была непреклонна. Порой, что бы заглушить боль на время, мы забывались в горько-сладком любовном экстазе. Наутро мы проснулись другими. Эта ночь провела незримую черту между прошлым и будущем: наступал новый этап в наших жизнях и понимая это, мы не старались делать вид, что ничего не случилось. Надо было делать то, что требовалось. Я заказал билет в Москву на тот же день, когда улетала она. Адиль не соглашалась ваять много денег, говоря, что их и так почти не осталось.

- Деньги ты не берешь, но не принять подарок не можешь, - сказал я, одевая вечером ей золотое колье с лазуритом. - Этот камень будет предохранять тебя от зла. - Прильнув ко мне, Адиль обняла меня своими черными руками. Заканчивался наш последний вечер.